Впечатления детства, может быть жизни человека. Сколько бы ни наслаивались на них другие, более поздние, они остаются на всю жизнь, во многом определяя характер человека, его пристрастия, его моральный уровень. При этом они имеют необыкновенное свойство – с годами становятся привлекательнее, светлее.

Самое яркое воспоминание моего детства – наша большая семья. Я был восьмым ребенком. Но к тому времени, с которого я себя помню, осталось шестеро детей. По тем временам это не считалось чем-то выдающимся.

Конечно, у нас были свои трудности: прокормить такую ораву, как говорили, нас, было нелегко. А обуть, одеть?

Ковтому мать была экономна. Пища у нас была самая простая и дешевая. Мы трижды в день ели первое. Скажем утром щи, в обед лапша, вечером, на ужин, борщ. Ну и, конечно, каши, картошка. Никаких там колбас, сыров, консервов. Я и сейчас больше всего люблю первое… Хлеб у нас, как правило, был черный. Лишь по воскресеньям на столе появлялся белый, и к нему утром мать давала небольшой кубик сливочного масла. В остальные дни она готовила на постном. Помню, как мы любили макать черный хлеб, посыпанный солью, в подсолнечное масло, налитое в блюдечко. Очень вкусно!

Между прочим, в семье у нас никто потом не жаловался на желудок – ни у кого не было ни язвы, ни гастрита.

Вспоминается мне один забавный случай. Мой отец работал тогда в «Экс-портлесе». По случаю какого-то юбилея у них был банкет. И мать моя упросила отца взять меня с собой. Мол, вот Коля хоть что-нибудь вкусненькое там попробует. И действительно, я напробовался всяких мясных закусок, салатов, шпрот, плотно наелся второго. И когда принесли сладкое пирожные, торт, которых я ни разу не пробовал, есть я уже не мог. Едва не плача, смотрел на них – и только…

Одевались мы тоже очень скромно. Например, последний сын, новый костюм надел лишь после войны, пройдя уже службу в армии, фронт. И то мне подарил его старший брат.

A в детстве мать вечно что-то перешивала перелицовывала, перекраивало. Я даже написал когда-то об этом в стихах:

Она уже четыре дня

Была за швейною машиной:

Обнову шила для меня,

Для своего восьмого сына.

И столько испытала мук,

Чтобы, минуя все заплаты,

Мне куртку выкроить из брюк И пиджака старшого брата…

Поскольку матери некогда было уделять внимание каждому нз нас, мы были обязаны помогать друг другу, следить друг за другом: на старших возлагались заботы о младших. Когда я заболел скарлатиной, в больницу меня возил старший брат Лев. Он же потом и навещал меня там, подходил к окну и передавал мне что-то. Потому что, если бы пришла мать, я еще больше бы расстроился и разревелся. А при брате мне стыдно было плакать. Сестра Серафима следила, чтобы я был умыт, аккуратно одет. В деревне она брала меня с собой в лес, на речку.

Нужно сказать и о том, что у нас и потом сохранилась привычка помогать друг другу, когда мы уже стали взрослыми.

Так, старший брат Лев навестил меня, когда я лежал после ранения в госпитале на Кавказе. Он сам был в армии и отпросился у начальство на один день, чтобы повидать меня, хотя это стоило ему больших усилий. А после войны, как уже сказал, подарил мне первый в моей жизни новый костюм.

A второй по старшинству брат, Константин, когда я уже учился в Литературном институте имени А. М. Горького, подарил мне Толковый словарь Даля и Словарь Ушакова. Он знал, что мне они необходимы для работы и учебы, и я сам не имею возможности их купить.

Никаких роскошеств у нас не было. Даже дни рождений мы отмечали лишь поздравлением друг друга. Да еще мать давало в этот день на кино. Вот и все.

Мы учились самостоятельности, сама жизнь заставляла нас делать это. Когда моего брата Петра не приняли в университет, поскольку отец наш был тогда бухгалтером, а детей служащих в то время в высшие учебные заведения, как правило, не принимали, он пошел работать электромонтером, приобре необходимый стаж и поступил в университет уже как рабочий.

Между прочим, помощь старших младшим не ограничивалась только бытовыми заботами. У нас было хорошее правило: каждый день после ужина за прибранным столом собиралась вся наша семья, и кто-то из старших братьев или сестра читали им вслух стихи.

Так к четырнадцати-пятнадцати годам я благодаря этим чтениям очень неплохо знал русскую поэзию. Пушкин, Лермонтов, Крылов, Кольцов, Некрасов, Тютчев, Фет, Никитин, Суриков, А. К. Толстой, Полонский, Апухтин, Бунин, Есенин, Маяковский и другие были прочитаны не раз. Многие их стихи остались в памяти на всю жизнь. Кое-что было прочитано и из западной классики: Лонгфелло, Беранже, Гейне и даже «Фауст» Гёте..

Конечно же, на меня большое влияние оказала домашняя обстановка, отец и мать. Характеры у них были очень разные, во многом даже противоположные. Мать окончила всего один класс городского училища. Она была мягкой, предупредительной, у нее был врожденный такт и деликатность в обращении с самыми разными людьми.

И на нас она старалась повлиять так, чтобы мы сами догадались помочь ей в чем-то, она всегда рассчитывала на нашу совесть.

Скажем, нужно наколоть дров или просто принести их из сарая, который был у нас во дворе. Казалось бы, чего проще – прямо попросить кого-то из нас. А она начинала разговор издалека – посмотрит, бывало, утром на настенный термометр и скажет: Что-то сегодня холодновато. Надо бы печку истопить, а дров дома нет. Мы обычно отмалчивались, зная еe привычку. Она брала веревку, чтобы связать дрова, одевалась и шла к двери, приговаривая: Совсем похолодало. Пойду принесу вязанку дров, а вы тут послушайте, чтобы кто чужой не вошел. И выходила в коридор. Тут кто-то из нас догонял ее: Мама, ну почему ты никогда прямо не скажешь, ведь вон сколько нас: «Костя, Петя, Сережа, Коля, кто-нибудь, принесите дров». Она всегда отвечала: – Да я уж сама, зачем всех тревожить…. Она рассчитывала только на совесть, на сознательность… Вот и осталась о ней память как о святом человеке, Об этом почти тридцать лет назад я и написал стихи:

Никаких гимназий не кончала,

Бога от попа не отличала.

Лишь детей рожала да качала,

Но жила, одну мечту тая:

Вырастут – и в этой жизни серой

Будут мерить самой строгой мерой,

Будут верить самой светлой верой

Дочери твои и сыновья.

Чтобы каждый был из нас умытым,

Сытым,

С головы до ног обшитым,

Ты всю жизнь склонялась над корытом,

Над машинкой швейной и плитой.

Всех ты удивляла добротою,

Самой беспросветной темнотою,

Самой ослепительной мечтою…

Нет святых.

Но ты была святой!

Отец вел себя в таких случаях совсем по-другому. Все дни он был на работе, лишь воскресенье – дома. Вот он с утра в воскресенье и говорил первому нз нас, попавшемуся ему на глаза, очень спокойно, никогда не повышая голоса:

– Костя, Петя, Сережа, Коля, принеси дров.

Tот, к кому обращался отец, мгновенно надевал пальто, хватал на ходу веревку, чтобы связать дрова, и кубарем скатывался по лестнице. О каких-то пререканиях не могло быть и речи, хотя отец никогда никого не тронул пальцем. Его слова были для нас законом.

Мать же иногда могла и ремнем стегнуть. А потом сама плакала, показывала на своих ногах огромные, вздувшиеся от неоднократных родов и беготни вены и пугала нас: – Вот лопнут, тогда узнаете, как жить без меня… Еще пожалеете. Мы притихли, расходились по углам. Нам было и страшно, и горько, и совестно.

Когда во время войны я был в армии и мне приходилось мыть в казарме полы, я каждый раз вспоминал эти ужасные вены на ногах матери и думал о своей нечуткости, o своей вине перед ней. Сознание своей вины, к сожалению, приходит к нам с большим запозданием.

Отмечались в нашей семье праздники. Они надолго оставались в памяти. На столе было хорошее угощение — пироги с капустой или рисом, была и колбаса, и шпроты. Приходили гости. В семье пели песни, старинные русские. Отец, например, любил «В последний час разлуки» и «Над серебряной водой, на златом песочке». Вообще у нас в доме любили музыку. Отец даже купил мне гармонь, хотя и подержанную.

Очень большую роль в воспитании наших вкусов играло в ту пору радио. Тогда музыкальные передачи в основном состояли из народной музыки, нередко передавались очень мелодичные неаполитанские песни. Классика. И почти каждую неделю по радио звучала опера. Их транслировали из Большого театра, из театра имени Станиславского и Немировича-Данченко, из существовавшей тогда оперной студии имени Шацкого. Сам Радиокомитет своими силами также ставил многие оперы, в основном те, которые не шли в театрах. Мы всей душой слушали их. Еще с тех пор я помню оперы не только великих композиторов Глюка, Моцарта, Россини, Верди, Бизе, Леонкавалло, Массне, Вагнера, Глинки, Мусоргского, Римского-Корсакова, Чайковского, Бородина, Рахманинова, но и композиторов второго ряда: Направника, Верстовского, Фомина, Серова, Аренского, Флотова…

Думаю, что эти передачи давали нам намного больше. чем дает сейчас наше телевидение, забитое современной эстрадной музыкой, которая ошарашивает своей громкостью, притупляет и даже подавляет чувства и мысли.

Много в те годы дала мне и школа. Нам повезло. Нашими шефами были тогда швейная фабрика «Большевичка» и Мосстрада. О, какие концерты давала нам она в дни праздников и каникул! Я помню, как приезжали к нам Лидия Русланова, Аркадий Райкин, Дмитрий Журавлев. Помню даже, как исполнял Д. Журавлев «Шутку» А. Чехова. Эти концерты тоже помогли привить нам любовь к музыке, к искусству на всю жизнь. Конечно, нужно было бы рассказать и о своих школьных учителях, но в одной статье обо всем не поговоришь…

По натуре я — оптимист. И первоначальный, может быть самый решающий, заряд оптимизма мне дала наша семья. Наша большая семья. Коллектив. Представляете: ежедневно собираются за столом восемь-десять человек! Тут всякое проявление эгоизма сразу же пресекается. Мы вместе слушаем стихи, вместе знакомимся с оперой, с народными песнями, вместе готовим уроки. Помогаем друг другу. Конечно, всё это происходит не так идиллично, бывают и конфликты, и ссоры. Но все они перемалываются.

Я был самым младшим в семье, и мне нередко делались поблажки. Могу сейчас сказать: к сожалению, делались. Это лишь отрицательно сказалось на мне. Хорошо еще, что с годами эти поблажки постепенно сходили на нет…

На мой взгляд, очень плохо, когда ребенок растет в семье один. Утверждение это, казалось бы, спорное: единственному ребенку можно уделить больше внимания, основательнее подготовить к жизни. Но на самом деле все получается совсем не так. Он привыкает к усиленному, особому вниманию, даже к иждивенчеству. Он растет как эгоист. Ему не надо ничем и ни с кем делиться. Одинокий ребенок не знает чувства брата, сестры, семьи. Ему не понятно чувство сопереживания. А сопереживание всегда было одной из отличительных черт русской семьи. Да и преодоление трудностей, которые испытывает большая семья, только закаляет и морально, и физически.

Когда ребенок растет в одиночестве, это противоестественно даже с точки зрения природы. Bce живое растет семьями: цветы, травы, птицы, рыбы, деревья, звери, животные. Одиноко стоящая в поле сосна, возможно, и крепка, и развесиста, но крючковата, крива. Ей ничто не мешает расти, она ветвится во все стороны, впитывает все соки окрестной земли. Но она не годится ни для постройки избы, ни для мачты корабля. А сосна, выросшая в лесу, стройная и высока, из нее что угодно можно сделать.

Скажу несколько слов о том, кто кем стал в нашей семье. Начну с шутки, хотя такое действительно было. Помню, до войны, когда у нас бывали гости, посетившие наш дом впервые, отец по очереди представлял всю свою семью. О каждом из нас он говорил с большим завышением. Скажем, брат Константин учился тогда в аспирантуре МИИТа. А отец представлял гостям его так:

– Сын Константин. Выпуск 1911 года. Профессор!

Брат Петр был курсантом Военно-морского училища имени М.B. Фрунзе. А отец о нем говорил:

– Сын Петр. Выпуск 1916 года. Каперанг!

Но шутки шутками, а в жизни так примерно и получилось. Наш старший брат Лев был крупным финансовым работником. Брат Константин, доцент, кандидат технических наук, заведовал кафедрами тоннелестроения мостостроения, также сопромата. Сестра Серафима была старшим инженером Научно-исследовательского института текстильной промышленности. Брат Петр действительно в звании капитана первого ранга командовал крейсером «Дзержинский». Брат Сергей работал слесарем-инструментальщиком, потом учился, стал главным инженером ленинградского завода грампластинок «Мелодия». И нужно отметить, что пришли они к этому сами, без всякой протекции и помощи родственников и покровителей.

Мне кажется, на примере нашей семьи, да и многих других, можно сказать: большая семья себя оправдывает.

Автор: Николай Старшинов, поэт
лауреат Государственной премии РСФСР имени М. Горького

234 просмотров